на сайте:
аудио 105
видео 32
документы 73
книги 91
панорамы 58
статьи 8970
фото 8022
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Дополнительно по теме можно прочесть:
|
Годы
Число посту] | |||
1873
3 | |||
1875
2 | |||
1877
6 | |||
1878
7 | |||
1879
1 | |||
1880
25 | |||
1881
46 | |||
1882
20 | |||
1883
23 | |||
1884
6 | |||
1885
6 | |||
1886
7 | |||
1838
3 | |||
1889
56 |
Всего 211 человек
В указанном числе 211 осужденных были, как сказано выше, 32 женщины. Осужденные по делу «Южнороссийского союза рабочих», по делу демонстрации на площади перед Казанским собором, по делу 193-х, по процессам террористов, в том числе по делу 17-ти, а также по делу 21 и других. Эти сведения о годах поступления политических осужденных на Кару мы взяли из статьи Осмоловского 7 который дал о каждом карийце краткие биографические сведения, и в том числе сведения об их возрасте, сословии, революционной деятельности, судебном приговоре и пр.
Из этих сведений видно, что осуждение следовало почти всегда в молодом возрасте, чаще всего на третьем десятке лет жизни. Сроки каторжных работ были большей частью продолжительными. то нашему подсчету выяснилось, что из 179 мужчин, поступивших в Карийскую тюрьму, 25 человек были осуждены в бессрочные каторжные работы, большей частью взамен смертной казни, 22 были приговорены на срок в 20 лет, один — на 18 лет, 6 человек на срок от 10 до 15 лет включительно, 42 человека — от 5 до 9 лет включительно и 23 человека на время ниже 5 лет. Таким образом, по срокам осуждения политические каторжане в Карийской тюрьме представляли собою яркое доказательство жестокой расправы царизма с революционерами. Отметим, что к указанным нами срокам каторжных работ были добавлены у некоторых еще новые сроки за попытки побегов с пути на Кару или за какие-либо новые выступления и действия. Так, например, Мышкин, осужденный по процессу 193-х и за попытку освобождения Чернышевского на 10 лет каторги, получил добавочные 21 год за речь над гробом Дмоховского и за побег из тюрьмы.
В Карийскую политическую тюрьму некоторые узники были переведены из других тюрем уже после отбытия ими части назначенного срока. В числе их были «централисты» (Долгушин, Джа- бадари, Войнаральский, Свитич, Виташевский, Мышкин и многие другие) из политических каторжных централов в Новобел- городе и в Новоборисоглебске. Точно так же на Кару из Александровского завода в 1875 году был переведен соучастник Каракозова Ишутин. Одновременно с ним с того же завода переведен на Кару нечаевец Успенский. Основанием для перевода на Кару «централистов» послужило закрытие централов. Основания же перевода сюда других заключенных не известны. Повидимому, администрация хотела собрать политических каторжан по возможности в одну тюрьму.
За 18 лет пребывания политических каторжан на Каре они находились не в одной и той же тюрьме. Речка Кара, приток Шилки, впадающей в Амур, протекала между сопками на протяжении 25—30 верст. По словам Феликса Кона, эти сопки «мрачные и молчаливые, словно кандальным кольцом» охватывали тюрьму. По берегу Кары было несколько тюрем. У устья Кары находилась женская каторжная тюрьма с пошивочной мастерской, а у истока Кары помещалась тюрьма, носившая название Амур. Между этими двумя тюрьмами были расположены еще несколько других и в том числе верстах в 15 от устья Кары находилась так называемая Нижняя Кара с комендатурой каторги. Между нею и Усть-Карийской женской тюрьмой, в 11 верстах от последней, находилась так называемая Новая тюрьма, а в четырех верстах за Нижней Карой — Средняя Кара с горным управлением, в четырех верстах выше этой тюрьмы — Верхняя Кара.
При некоторых из этих тюрем были поселки с домиками частных владельцев. В поселках жили и те заключенные, которые были отпущены в вольную команду. В названных тюрьмах было до 2 ООО уголовных каторжан. Во главе управления каторгой был комендант, проживавший на Нижней Каре. Здесь же находились, кроме уголовной тюрьмы, больница, приют для арестантских детей и офицерская военная гауптвахта. Эта гауптвахта служила, повидимому, первой по времени политической тюрьмой на Каре.
Ранее других описал ее осужденный по процессу 193-х Чарушин, помещенный в нее в 1878 году. Здесь он нашел шестерых политических каторжан, из которых четверо попарно занимали две комнаты в левой части здания, а в правой части помещались в комнате, перегороженной на две части легкой перегородкой, двое других. С одним из этих заключенных и поместился Чарушин. Один из товарищей — седьмой — жил при детском приюте, которым он заведьгвал. Кроме того, в то время политические содержались на Верхней Каре и по одному в Среднем стане и на Амуре.
Второй по времени политической тюрьмой на Каре явилась тюрьма на Средней Каре (с конца 1880 года), когда число политических каторжан уже достигло нескольких десятков. Для них была освобождена тюрьма, занятая уголовными. В этой тюрьме было всего две больших камеры со оплошными нарами вдоль стен. Тюрьма одной своей стороной выходила на улицу, а с трех других была окружена изгородью.
С ноября 1881 года политические каторжане были переведены отсюда в специально для них отстроенное здание на расстоянии версты ниже Нижней Кары. В этом здании, кроме больничной камеры, было четыре, предназначенные для политических каторжан. Каждая из этих камер с тремя большими окнами была предназначена человек на 25 заключенных. Сначала она не была обнесена изгородью, но позднее была окружена палями по требованию генерал-губернатора, сказавшего, что «тюрьма — не дворец». На дворе этой тюрьмы находилось здание с кухней и баней, а позднее было устроено здание одиночной тюрьмы с двенадцатью небольшими одиночными камерами. У ворот за стенами тюрьмы помещался дом караула и небольшие мастерские. После побега в 1882 году политических каторжан, указанные выше четыре камеры в здании общей тюрьмы были разделены каждая на три камеры, человек на 7—8 каждая. Впрочем, к концу 80-х годов эти перегородки были устранены. Таково было устройство тюрем для политических каторжан на Каре.
Одиночная же тюрьма, повидимому, использовалась для помещения в ней лишь летом, притом, по желанию самих заключенных, для работы и занятий в камере днем. Но не устройство политической тюрьмы на Каре, а режим в ней представляет особый интерес. В истории тюремного быта на Каре надо различать два периода, гранью между которыми было 11 мая 1882 г. — день начала расправы с политическими заключенными за побег восьми из них, которые, впрочем, были все пойманы. Из приведенной нами статистики о времени прибытия в Карийскую тюрьму заключенных мы уже знаем, что до 1878 года сюда прибыло лишь 11 человек. О режиме тюрьмы и о ее существовании за эти первые 5 лет в печати не было опубликовано сведений. Наиболее ранние подробные сведения были даны Чарушиным, поступившим, как уже сказано, в эту тюрьму в 1878 году.
Во время прибытия на Кару Чарушина комендантом Карийской каторги был с сентября 1873 года полковник Кананович. По общему отзыву политических каторжан, пребывавших на каторге при Канановиче, его отношение к ним было исключительным, — такого не знала история царской тюрьмы. Это был гуманный человек, не боявшийся нарушать жестокие требования закона о каторжном режиме. Его фигура резко выделяется среди общей массы начальников каторжных тюрем, исправительных арестантских отделений и исправительных тюрем царской России. Было бы несправедливо не упомянуть об этом человеке, которому политические каторжане обязаны «человеческим» к ним отношением, который, по мнению его высшего начальства, сам был достоин тюрьмы за его отступление от жестоких правил царской тюрьмы и ссылки. Он допустил установление такого режима политических каторжан на Каре, в создании которого приняли участие сами узники. В узниках Кананович видел не преступников, а людей, заслуживающих внимательного и бережного отношения. До какой степени было исключительно заботливым отношение этого коменданта каторги к заключенным, видно из фактов приема каторжан не как арестантов, а как гостей. Доставленного к нему жандармами Чарушина с добровольно с ним последовавшей женой, он ввиду позднего времени оставил переночевать у себя в кабинете, предварительно пригласив закованного в кандалы гостя ужинать вместе с ним в столовой.
Конечно, такой человек был не на своем месте, и его служба на Каре прекратилась уже в августе 1881 года. В своем письме к министру внутренних дел он не побоялся назвать несправедливым и жестоким требование центральной власти вернуть в тюрьму политических каторжан, переведенных из тюрьмы в вольные команды, где они жили на своих квартирах. Это требование центральной власти в конце 1881 года вызвало на Каре самоубийство двух вольнокомандцев. Кананович был переведен на военную службу. При его проезде через Иркутск генерал-губернатор сказал ему: «Полковник, человек с вашими взглядами, конечно, не может занимать места на Каре. Сомневаюсь даже, чтобы он вообще мог служить на государственной службе».
В самом деле, для управления царской тюрьмой, а тем более для заведывания каторгой требовалась звериная жестокость. В бытность Канановича комендантом Карийской каторги было перехвачено письмо политического каторжанина Бобохова. В этом письме Бобохов, характеризуя Канановича, выражал удивление, что не всякий русский полковник является животным. Генерал- губернатор потребовал от коменданта объяснений. Лишь при личном свидании с губернатором на его устный вопрос Кананович с достоинством ответил: «Не мог же я извиниться, что меня назвали человеком, а не животным». История царской тюрьмы показывает нам, что политические заключенные находились во власти именно животных. Тем более, историк царской тюрьмы должен отметить единственное в своем роде исключение в лице Канановича. Это исключение было тем замечательнее, что оно имело место в те годы, когда революционное движение вызвало энергичную борьбу с ним царского правительства.
В камерах офицерской гауптвахты, где, как сказано выше, были помещены первые политические узники, они могли свободно общаться друг с другом. В то время их было семь человек, и они уже образовали небольшую артель. Они получали на руки продукты и сами готовили себе пищу. В их распоряжении были книги и журналы. Два раза в неделю приходили к ним на свидание в камеры жены, и эти свидания принимали характер общих бесед всех заключенных. Никаких каторжных работ не было. На прогулки выводили за стены тюрьмы под конвоем.
Такая жизнь продолжалась до второй половины марта 1879 года, когда все политические каторжане из тюрьмы были переведены в так называемую вольную команду и расселились по частным квартирам. Для политических заключенных пребывание в вольной команде не было связано с обязанностью каторжного труда, а общий режим их жизни давал им возможность заниматься различными работами по собственному желанию, общаться друг с другом и выходить за пределы поселка.
С 1880 года число политических каторжан на Каре сильно увеличилось. В указанном году прибыло 56 человек. Теперь они были размещены в тюрьме на Средней Каре, ранее занятой уголовными. Здесь было тесно, но заключенные поддерживали чистоту, тюрьма хорошо отапливалась. Однако эта политическая тюрьма заслуживает быть отмеченной больше всего вследствие ее внутреннего быта. Ее узниками были передовые люди того времени, люди большой силы воли, отличавшиеся инициативой и творческой энергией. Уже в 1880 году в Карийской политической тюрьме жизнь била ключом.
Политические каторжане Карийской тюрьмы построили свою жизнь на основах крепко спаянной самоуправляющейся артели. Это была своего рода республика, в которой законодательная власть принадлежала общему собранию, а исполнительная — старосте, избранному этим собранием. Все суммы, как поступавшие на имя отдельных заключенных, так и на содержание всей тюрьмы, составляли единую общую кассу. Из этой суммы часть выделялась на общее питание заключенных, и притом улучшенное для больных товарищей, а часть выделялась на культурные и некоторые другие нужды тюрьмы. Наконец, оставшаяся небольшая сумма распределялась поровну между всеми заключенными, и тем самым каждому узнику предоставлялась возможность производить затраты на удовлетворение своих личных потребностей. Некоторые из заключенных даже отказывались в общую пользу от присланных лично им предметов одежды и обуви. В таких случаях эти вещи разыгрывались между нуждавшимися в них. Присланные же продукты поступали для распределения между всеми.
При пополнении библиотеки новыми книгами руководствовались не только общим желанием, но и индивидуальными запросами. Таким образом, образовалась очень хорошая библиотека, находившаяся под заведыванием выборного библиотекаря. По воспоминаниям Феликса Кона, находившегося на Карийской каторге в период 1886-*—1890 тг.г ? теремной библиотеке бадлц работы Маркса и Энгельса. Труд Маркса был замаскирован обложкой сочинения Чичерина «Государственное право». Другой заключенный того же времени, Дейч, отметил в своих воспоминаниях получение нелегального журнала «Социал-демократ».
Вообще библиотека в этот период получала газеты и такие журналы, как «Вестник Европы». Политические каторжане пользовались этой библиотекой. В воспоминаниях бывших карийцев нет указаний на просмотр книг тюремным начальством. Наоборот, встретилось указание, что каторжане посылали родным книги, используя их даже для тайной переписки. По словам Чарушина, переписка велась через тех женщин, которые приходили на свидание в тюрьму и уходили со свидания, не подвергаясь обыскам. Несколько таких женщин, родственниц осужденных, прибыло в 1880 году, когда в Карийскую политическую тюрьму было прислано, как мы знаем, несколько каторжан.
Прибытие в 1880 году на Кару политических каторжан не заставило Канановича отягчить тюремный режим. Он не отягчил его, несмотря на то, что среди вновь прибывших было несколько вечников и долгосрочников. Так, например, среди 28 вновь прибывших в марте 1880 года было 5 вечников, 4 осужденных на 20 лет и 3 — на 15. Политические каторжане поснимали с себя кандалы, которые одевались лишь при выходе из тюрьмы и при посещении тюрьмы начальством, в том числе и Канановичем, который знал, конечно, что кандалы надеваются только в таких случаях.
В самой тюрьме жизнь проходила разнообразно, насколько это было возможно. Заключенные вели между собой политические споры и издавали свой рукописный журнал под названием «Кара и кукиш», а позднее еще и шуточный «Листок объявлений». Несомненно, что льготный режим был обусловлен личностью коменданта Канановича. Про него нерчинский исправник говорил: «Я отправил бы Канановича в Якутск с бубновым тузом на спине». В августе 1881 года Кананович оставил службу на Каре. Конечно, тюремная служба прошла для Канановича совсем не гладко. В одном архивном деле за 1880 год имеется об- . ширный донос на Канановича с сообщением, что политические каторжане живут, кроме двух, на частных квартирах, носят _свою одежду, от кандалов освобождены, каторжными работами не заняты, двое преподают в школе и т. п. Канановичу пришлось оправдываться, опровергать обвинение. Но последовал приказ не допускать проживания каторжан на частных квартирах и не снимать кандалов с политических каторжан. Это предписание из Петербурга не могло не быть исполнено Канановичем, пережившим его с волнением не меньшим, чем сами заключенные. Мы уже знаем, что после этого Кананович решил оставить службу по тюремному ведомству, а самоубийство двоих каторжан окончательно укрепило его в этом решении.
Через месяц после ухода Канановича в отставку в сентябре 1881 года политические каторжане были переведены во вновь отстроенную для них тюрьму. Возвращение их из вольной команды, с частных квартир снова внутрь тюремных стен подействовало на них самым удручающим образом. При таких условиях еще более должна была окрепнуть мысль о побеге, никогда не умирающая в тюрьме. Несмотря на льготные условия тюремного режима, политические каторжане рвались на свободу к революционной работе. С переводом их в здание тюрьмы было решено приступить к подготовке побега. Был разработан план побега через подкоп из помещения тюрьмы за тюремную ограду. Длина подкопа должна была быть саженей в десять. Оказалось, что уже на глубине полутора сажен был вечно замерзший слой земли. Работать приходилось лишь по ночам в очень неудобном положении, лежа на животе. За час работы в замерзшей земле углубление производилось только на полвершка. До марта 1882 года подкоп проделан был на пять или шесть саженей. В этом месяце в тюрьму прибыла новая партия политических каторжан, в том числе бывшие узники первых политических централов и среди них Мышкин, Войнаральский, Долгушин, Минаков и др. Мышкин выдвинул новый проект побега, а именно из мастерской, находившейся за тюремной оградой.
План побега состоял в следующем. В расстоянии пяти или шести саженей за тюремной стеной находилось небольшое строение мастерской «без крыши с потолком, засыпанным землей верппса на полтора. Через пролом этого потолка и было предположено совершать побеги. В здание мастерской заключенных водили под конвоем и по счету. По счету же и впускали обратно в тюрьму. Было решено проносить беглецов в мастерскую спрятанными внутри ремонтируемых ящиков, которые имелись в каждой арестантской койке для хранения имущества. Побеги совершать попарно ночью через пролом потолка. Спуск с этого потолка на землю мог быть совершен при помощи веревки. Трудность побега осложнялась присутствием часового, ходившего на пространстве тридцати саженей вдоль тюремной стены и мимо мастерской. Ежедневная поверка утром и вечером производилась в тюрьме «е поименно, а лишь по счету и при этом не поднимали лежавших на койках. Для маскировки отсутствовавших при поверке и для обмана стражи были сделаны чучела, которые укладывались на койки.
Первым удачно перенесли Мышкина. В компании с товарищем он благополучно выбрался ночью из мастерской. Для того чтобы дать возможность беглецам подальше уйти от тюрьмы, было решено вторую партию беглецов в количестве четырех человек перенести в мастерскую лишь через две недели после побега двух первых товарищей. До истечения этого срока Карийскую тюрьму посетил приехавший из Петербурга начальник Главного тюремного управления Галкин-Врасский. Его сопровождали местные губернатор, прокурор и целая свита. Возникло опасение, что посетители обнаружат отсутствие двух беглецов, но все прошло благополучно, и состоялся побег еще четырех узников, а затем и еще двоих. Эта последняя пара была замечена часовым, который открыл стрельбу. Вскоре беглецы была пойманы. Попались в руки администрации и все ранее бежавшие, в том числе и Мышкин. Все они были возвращены в Карийскую тюрьму.
Режим в тюрьме был резко изменен. Заключенные решили сопротивляться всеми силами ухудшению условий их содержания. Подготовлявшееся физическое сопротивление было предупреждено. Заключенных разместили по соседним тюрьмам, и после переделки прежней тюрьмы снова вернули их в нее. Ряд репрессий обрушился на политическую тюрьму. О них заявил Мышкин от имени 54 узников, уже проведших восемь дней голодовки. Письменное заявление Мышкина помечено 19 июля 1882 г. и обращено к коменданту тюрьмы. В числе репрессий Мышкин перечислял: заковывание некоторых в ручные кандалы, бритье головы, лишение свиданий и переписки с родными, прогулок, книг, возможности заниматься физическим трудом и права закупки продуктов за свой счет. Автор заявления отмечал очень тяжелое положение голодавших. Заявление написано с достоинством и в решительных выражениях.
Голодовка, о которой сделал заявление Мышкин, продолжалась 13 дней. Участник голодовки Богданович оставил воспоминание об этих очень тяжелых временах Карийской политической каторги. Голодавшие, закованные в ножные, а некоторые и в ручные кандалы, лежали совершенно истощенные на нарах в ожидании скорейшего наступления смерти. Было решено скорее покончить жизнь самоубийством, нежели допустить искусственное питание. По словам автора воспоминаний, даже солдаты и офицеры конвойной команды выражали сочувствие узникам. Комендант тюрьмы Хартурин был сторонником беспощадной расправы с протестующими. Однако угроза смерти массы заключенных оказала свое влияние, и в камеры было принесено прежнее белье, возвращена теплая одежда и выдана часть тюремной библиотеки. Было обещано не производить бритья голов впредь до получения распоряжения из Петербурга и восстановить получасовые прогулки. Голодовка закончилась победой заключенных. Но, по словам того же автора, уже менее, чем через две недели тюремная администрация начала восстанавливать прежние репрессии.
Стеснения заключенных сказывались во всем. Была запрещена переписка с родными. Вместо посылки писем администрация тюрьмы послала родным открытки, писанные в конторе, краткого содержания: «Ваш сын здоров, просит прислать денег». Наступило резкое ухудшение питания. Развилась цынга. Политические заключенные не прекращали начатой борьбы. В их рядах произошел большой урон. Из их среды были увезены в Петербург в Петропавловскую крепость несколько товарищей, которых администрация считала наиболее опасными, в том числе Мышкин, Минаков, Долгушин, Юрковский, Щедрин, Малевский и др.
Не останавливавшаяся борьба постепенно дала заключенным прежние условия пребывания в тюрьме. По воспоминаниям Дейча, поступившего в Карийскую каторгу в декабре 1885 года, тюремная община ко времени его прибытия на Кару была уже полностью восстановлена, камеры попрежнему не запирались. Происходили усиленные занятия различными науками, чтением, пением, разведением огородов и цветников. Развлекались игрой в шахматы, в городки, а зимой катанием с гор. Иногда летом устраивали чаепитие на дворе за общим столом. В новой тюрьме, расположенной, как сказано выше, в одной версте от Нижней Кары, заключенные распределились в четырех камерах по собственному желанию. Заключенные поддерживали установившийся ранее режим. По воспоминаниям Виташевского, осужденного за вооруженное сопротивление и поступившего в эту тюрьму вместе с другими «централистами» в 1882 году, тюрьма жила прежней артелью. Узники не носили оков, не были заняты каторжными работами.
В таких же тонах обрисовал режим Карийской каторги за период 1886—1889 гг. Феликс Кон. Он отметил, что в тюремную общину принимали даже и тех, кто запятнал себя на процессе откровенными показаниями: обычно же они подавали прошение царю о помиловании, и их освобождали. Подача прошения о помиловании вызывала осуждение товарищей. Феликс Кон писал об этом: «Социализм, ради которого пало уже много жертв, был для нас не только делом убеждения... Он был для нас всем по тогдашним понятиям: верой, религией, священной мученической смертью погибших на виселицах. И потому отступление от знамени, обагренного мученической кровью борцов, было преступлением, которое им простить не хотели и не могли».
Во второй половине 80-х годов политические каторжане на Каре могли с гордостью указывать на свою библиотеку, на «рабочую академию» с научными занятиями и лекциями по разным отраслям знаний, на свой хор, который пел хоровые партии из опер, на сохранение своего человеческого достоинства. Велика была сила коллектива, сломившая волю тюремного начальства. Такому существованию Карийской политической каторги положило конец событие, известное под названием Карийской трагедии 1889 года. «Карийская трагедия» произошла на женской политической каторге, но отразилась самым сильным образом и на мужской. Политическая женская каторга на Каре возникла несколько позднее мужской. Ее режим в основных чертах не отличался от режима мужской тюрьмы. По словам Дейча, условия заключения в ней были лучше, чем в мужской. Число политических каторжанок, одновременно пребывавших в ней, было невелико (в 1885 году—10). Здание этой тюрьмы находилось в Усть-Каре, но короткое время (1881 г.) политические каторжанки содержались в бывшей офицерской гауптвахте на Нижней Каре. Побег мужчин в 1882 году не повлек за собой особо тяжелых последствий на женской каторге, но тяжелые события произошли на женской каторге в Усть-Каре в 1888 и 1889 гг.
В августе 1888 г. приамурский генерал-губернатор барон Корф посетил женскую политическую Карийскую тюрьму. При его входе в коридор тюрьмы политическая каторжанка Ковальская отказалась встать перед ним, заявив, что не всГанет перед представителем власти, которую она не признает. Генерал-губернатор приказал коменданту каторги Масюкову перевести Ковальскую в тюрьму города Читы. Приказание генерал-губернатора об отправке Ковальской в другую тюрьму было выполнено в очень грубой форме. Об этом и последовавших за этим событиях теперь известно из архивных документов и из воспоминаний Ковальской и других карийцев. Жандармы и надзиратели вошли ночью в камеру Ковальской. Неодетую женщину завернули в одеяло, заткнув ей рот куском одеяла, вынесли ее на руках из женской тюрьмы и увезли на подводе в земскую избу, где переодели в арестантское платье. При переодевании присутствовали два уголовных арестанта и смотритель Усть-Карийской каторжной тюрьмы Бобровский, которому Ковальская, по ее словам, успела нанести удар по щеке.
Так как отправкой политической заключенной распоряжался комендант тюрьмы Масюков, то против него и был направлен протест остальных заключенных женщин. Три из них подали письменное заявление с требованием уволить Масюкова от занимаемой должности. Вместе с тем женщины объявили о своем решении не подчиняться распоряжениям коменданта и о начале ими голодовки. Об этой голодовке и о насилии над Ковальской появились соответствующие объявления на телеграфных столбах в селении Усть-Кара... Губернатор на сообщение ему о голодовке ответил: «Если не хотят есть, пусть не едят, только чтобы пища была ежедневно приносима». С разрешения Масюкова политический арестант Калюжный посетил свою сестру, проводившую голодовку в женской тюрьме. По его уговору голодовка была временно прервана. Департамент полиции, узнав об этом, признал действия Масюкова, допустившего уговоры политическим заключенным его сестры прекратить голодовку, совершенно неправильными. Жандармы предпочитали голодную смерть узниц.
В сентябре 1888 года волнения передались также в мужіскую каторжно-политическую тюрьму, заключенные которой подали письменный протест против насилий при увозе Ковальской из тюрьмы. Так как приезд в феврале 1889 года жандармского начальства не привел к увольнению Масюкова, то волнения в женской тюрьме возобновились, и в мае началась голодовка заключенных. Один из официальных документов — протокол врача — сообщил администрации о тяжелом состоянии голодавших женщин. В ответ на телеграфное сообщение о голодовке в женской и мужской тюрьмах губернатор телеграфно распорядился: «Администрации безразлично, будут ли они есть или не будут. Продолжайте поступать, как приказано».
Частичное прекращение голодовки не изменило в сколько- нибудь значительной степени настроения в женской тюрьме. Проявлением этого настроения было то, что заключенная Сигида 31 августа 1889 г. оскорбила действием коменданта тюрьмы жандармского подполковника Масюкова. Сигида была помещена в секретную камеру. Три голодавшие женщины были переведены в уголовную тюрьму с применением к ним различных ограничений. Так нарастали события. Генерал-губернатор, жандармы и тюремная администрация довели все это дело до страшного конца.
Губернатор распорядился 10 октября 1889 г. наказать ссыльнокаторжную государственную преступницу Сигиду 100 ударами розог. Высшее начальство предвидело, что политические заключенные не перенесут без протеста этот акт величайшего насилия, и потому предписывало принять меры предосторожности. Но вместе с тем приказало прочесть до приведения в исполнение телесного наказания инструкцию генерал-губернатора для политических заключенных.
Каждая строка этой инструкции была вызовом и оскорблением для политических заключенных. Она была прочитана 26 октября перед всеми заключенными. В ней предписывалось наказывать политических телесно «без малейшего послабления» и употреблять вооруженную силу, не стесняясь последствий. В целях предосторожности на время прочтения этой инструкции были введены во двор тюрьмы вооруженные солдаты. По воспоминаниям Феликса Кона, распоряжение генерал- губернатора вызвало среди заключенных ряд предложений. Было предложено, не дожидаясь приведения в исполнение угрозы о телесных наказаниях, покончить с собою посредством самоубийства. Но это предложение было отклонено, так как решили первоначально сделать письменное обращение к обществу и администрации.
7 ноября 1889 г. помощник начальника тюрьмы Бобровский привел в исполнение приказ о наказании Сигиды 100 ударами розог. Опозоренную женщину доставили после порки в общую камеру женской уголовной тюрьмы, где находились политические заключенные Калюжная, Смирницкая и Ковалевская. Все четыре женщины приняли яд и умерли. Сигида умерла первая в ночь на 8 ноября в общей камере. Три последние женщины были доставлены в лазарет еще живыми. По словам автора воспоминаний, умиравшая Смирницкая подползла с помощью сиделки к кровати очень страдавшей Калюжной, гладила ее по голове и целовала, пока та не успокоилась.
Одновременно дважды выстрелил в себя политический из вольной команды Геккери, произошли массовые покушения на самоубийство в мужской каторжной политической тюрьме. Решили покончить с собой 14 человек, приняв яд по заранее условленному сигналу (пения в одной из камер) после вечерней поверки. Очевидец и участник всех этих тяжелых событий Феликс Кон оставил описание переживаний политической каторги в эти страшние дни. Яд не подействовал, но на следующий день 9 человек повторили попытку самоубийства и двое из них умерли (Калюжный и Бобков).
После революции 1917 года в архиве города Читы были найдены различные документы, относившиеся к «Карийской трагедии». Среди этих документов оказались протоколы опроса шестерых политических заключенных, покушавшихся на самоубийство. Опрошенные должны были объяснить причины, побудившие их к покушению на самоубийство, и указать, какой яд они приняли и* откуда его получили. Ответы на вопросы о причинах покушения на самоубийство представляют выдающийся общественный интерес.
Различие ответов свелось к той форме, в которую облекли Опрошенные свою основную мысль: лучше смерть, чем телесное наказание. Так, например, Диковский, приговоренный в 1880 году Киевским военно-окружным судом за принадлежность к террористической партии на 20 лет каторжных работ, показал, что уже после приговора он решил покончить с собой, если ему будет грозить телесное наказание. В 1882 году политические заключенные в Карийской тюрьме провели 12-дневную голодовку, когда возникло опасение телесного наказания одного из них. Первый случай применения этого позорного наказания к Сигиде был в 1889 году. Это наказание ускорило решение Диковского совершить самоубийство. Он говорил: «...мне оставалось только одно — умереть, потому что ни мое воспитание, ни тем более сильно развитое чувство человеческого достоинства не позволяло жить мне под такой вечной угрозой страшного для меня позора и унижения. В моей смерти я видел два момента: во-первых, протест против применения телесного наказания к кому бы то ни было из государственных преступников, во-вторых, своей смертью я хотел избавиться от ужасного телесного наказания».
Член Киевского и «Южнороссийского рабочего союза», осужденный на 20 лет каторги и за два побега еще на 35 лет каторги, Павел Иванов, также покушавшийся на самоубийство, называл телесное наказание Сигиды квалифицированным убийством. Власти избрали это наказание несмотря на то, что существует много других видов наказания, как, например, цепи, приковывание к тачке, медленная смерть голодом и смертная казнь. Иванов добавлял, что, покушаясь на самоубийство, имел отдаленную надежду помочь этим уничтожению телесного наказания в России.
Ф. Кон называл наказание Сигиды «самой жестокой смертной казнью путем надругательства над человеком». В самоубийстве он видел единственное возможное средство протеста. Сходные показания дали и остальные покушавшиеся на самоубийство. Они приняли большие порции морфия, который не подействовал, вероятно, вследствие давнего его хранения (с 1882 года). Он привел к смерти лишь двух из покушавшихся на самоубийство. Военный губернатор, ознакомившись с этими показаниями, нашел их недопустимыми и потребовал передопроса заключенных, но последние от этого отказались. Администрация не решилась возбуждать обвинения против допрошенных, назвавших убийцами представителей власти, применивших телесное наказание. Она готовила расправу с политическими узниками в тюрьме Акатуя, куда намеревалась перевести их.
Тем временем происходила расправа над Ковальской, переведенной в Верхнеудинский тюремный замок. Уже в августе 1888 года приамурский генерал-губернатор барон Корф совершенно секретно издал инструкцию об условиях содержания Ковальской в названной тюрьме. Было предписано поместить ее в секретную комнату под названием «секретной арестантки № 3», и при этом даже смотритель тюрьмы не должен был знать ее имени, «не допускать с ней, помимо лично себя, никаких сношений ни с кем, даже с чинами надзора, никогда не вступать с ней в какие бы то ни было разговоры», не допускать никаких книг, кроме евангелия, в соседние камеры никого не помещать, особенно государственных преступниц. В камеру заключенной могли входить лишь военный губернатор, областной прокурор и с его разрешения товарищ прокурора и лица, командированные для этого генерал-губернатором.
Так отомстил генерал-губернатор Ковальской за отказ встать перед ним. Но осуществить в полной мере свою месть ему не удалось. Ковальской удалось завязать сношения с уголовными арестантками, которые, по ее словам, доставляли ей через окно пищу, а также передали револьвер. Она готовилась совершить покушение на жизнь барона Корфа при посещении им тюрьмы, но посещение не произошло. За неудавшуюся попытку к побегу из секретной камеры Верхнеудинской тюрьмы Ковальская была переведена в Горный Зерентуй.
Здесь ее принимал в тюрьму тот самый Бобровский, который приводил в исполнение телесное наказание над Сигидой. Ковальская бросилась на него с кинжалом, но была схвачена. По требованию Бобровского об этом покушении не было составлено протокола. Вскоре после этого он умер от чахотки. Ковальская слышала от фельдшера, дежурившего при больном Бобровском, что в бреду он кричал: «Я подлец, Ковальская была права, она должна была меня убить». Так осудил себя сам Бобровский. Общественное же мнение и история осудили не только Бобровского, исполнителя воли высшей администрации. Ковальская дожила до свержения царизма, и ее воспоминания вписали строки в обвинительный приговор свергнутому политическому строю.
Ковальская была первой из политических узников, вывезенной из Карийской каторги. В 1890 году барон Корф сновка появился в Карийской мужской тюрьме. В ней в то время насчитывалось 33 заключенных, из которых 20 человек подлежали переводу в вольную команду. Он торжествовал: почти 20-летняя борьба политических заключенных с тюремной администрацией заканчивалась полной победой последней. Генерал-губернатор объявил узникам о предстоящем переводе их в тюрьму Акатуя, где они будут размещены вместе с уголовными и уравнены с ними в условиях питания, работы и наказаний.
Тогда Якубович (будущий автор знаменитой книги «В мире отверженных») предупредил Корфа, что политические предгіочтут смерть позору телесного наказания. Генерал-губернатор имел дерзость ответить,что политических телесно не наказывали и не будут наказывать. Он говорил это, когда еще не зажили те глубокие раны, от которых страдала Карийская тюрьма после наказания Сигиды. Заключенный Дейч и напомнил ему об этом. Губернатор оправдывался тем, что Сигида первая нанесла удар. Он говорил: «Нас бьют, а мы будем молчать». Очевидно, все события «Карийской трагедии» лишь озлобили этого сатрапа.
Осенью 1890 года 20 узников Карийской политической тюрьмы были переведены в вольную команду, а 13 человек отправлены за 300 верст в Акатуй. Они оставляли тюрьму, через которую за 18 лет прошло 211 человек, огромное большинство которых не уронило высокого звания революционера. Тем из них, которых переводили в Акатуй, предстояла жизнь, полная борьбы и лишений. Угроза уравнять политических с уголовными была выполнена. История особой политической каторжной тюрьмы на Каре закончилась. История каторги на Акатуе должна войти в историю царской каторги.
ГЕРНЕТ М.Н.. История царской тюрьмы. Том 3. Государственное нздательство ЮРИДИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МоскВа 1951, 1951 - перейти к содержанию учебника
Дополнительно по данной теме можно почитать:
ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ:
Портал Электронная библиотека